Чужое наказание

[Sanjuro]

Слабо-тематический, ненаучно-фантастический, слегка мистический рассказ, родившийся как побочный продукт литературных потуг.
Представляю обществу.


Семнадцатое июня. Трагический день в истории нашей семьи. Почему-то именно в этот день случаются главные неприятности, чаще всего умирают близкие и самые дорогие родственники. В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году именно в этот день в автокатастрофе погиб мой младший брат Артем. Ему было тогда четырнадцать лет. Сейчас, разглядывая цифру на листке календаря, я вспомнил, как он помахал нам от калитки рукой, выводя на дорожку садового товарищества свой велосипед. Мой непутевый брат: шалопай, балбес и весельчак. Больше живым мы его не видели. Всего через два часа к нам на участок примчался Паша, приятель Артема… Нет, не могу этого вспоминать.
Я перевел глаза на компьютер. Сегодня семнадцатое июня две тысячи двенадцатого года. И у меня, Ивана Никольского, сорока пяти лет от роду, президента инвестиционного фонда «Северная Пальмира» все замечательно. Я богат. Занимаю высокий пост. Карьера идет в гору, а перспективы в бизнесе захватывают. И все же, откуда это дурное предчувствие? Нечто большее, чем просто тоска по безвременно ушедшим родственникам. Почему такое чувство, будто близится мой черед и именно это проклято семнадцатое июня станет роковым. Ладно, к черту мистику. Просто я слишком много работал в последнее время. Надо бы отпуск взять. А сейчас срочно домой. Рабочий день уже час как закончился.
Ровно через семь минут я выводил свой «Мерседес» из подземного паркинга. Привычный путь домой: протолкаться по пробкам через Литейный мост, Приморское шоссе, а там, за постом ГАИ можно уже поднабрать скорость.
Дорога в этот раз оказалась на удивление свободной. Подъезжая к Лисьему Носу на скорости сто шестьдесят километров в час, я уже готовился минуты через три свернуть на дорогу к моему котеджному поселку, как вдруг тихо ехавший в правой полосе «Жигуленок» начал резко перестраиваться влево. Тормозить было уже поздно. Уходя от удара, я выскочил на встречу и увидел что иду лоб в лоб с фурой. Я попытался уйти от удара и мне даже показалось что я выскочил. Как вдруг машина содрогнулась от мощного удара и начала кувыркаться по дороге. А в следующий миг я потерял сознание.

Я висел в воздухе примерно метрах в пяти над землей и видел внизу свое тело распростертое на асфальте. У головы расплывалась лужа крови. Искореженный «Мерседес» лежал на крыше в кювете. К моему телу бежали люди. Но я уже знал, что это не имеет смысла. Там, внизу, меня не было. Я был здесь, наверху. И, похоже, я был мертв. Мертв?! Неужели?! Так вот оказывается как это! Проклятое семнадцатое июня.
И в этот самый момент меня неудержимо потянуло куда-то вверх. Через мгновение я оказался в темном коридоре, в котором летел с огромной скоростью. Вся моя жизнь, осталась где-то позади. И сейчас я понимал, насколько бестолково я прожил ее. А что впереди? Впереди меня ждал свет.
Я вылетел из темного коридора в ярко освещенное пространство и замер, стоя на полу прямо из которого лился яркий белый свет. Прямо передо мной я увидел Артема. Он был точно таким, каким я видел его в последний раз: четырнадцатилетний, загорелый и широко улыбающийся. И одежда на нем была та же самая: серые шорты, голубая футболка, на ногах синие кеды.
- Привет, братишка, - подмигнул он мне.
Я посмотрел на себя. Я был все в том же деловом костюме с белой рубашкой, темно-синим галстуком и черными итальянскими полуботинками на ногах. На руке золотые часы «Тиссо». Как обычно, я смотрел на брата сверху вниз, но почему-то при этом мне казалось, что это он смотрит на меня свысока.
- Я умер? – тихо спросил я.
- Можно и так сказать, - беззаботно пожал Артем плечами. – Хотя, как ты видишь, смерти на самом деле нет.
- Но я там… - я показал себе за спину и сглотнул, - погиб?
- Да, а меня там задавил самосвал. Это в одной реальности. А в другой, все иначе. А где-то этого еще не было. Это сложно объяснить так сразу, особенно такому зануде как ты. На самом деле, времени не существует. Все что было, есть и будет, уже было и еще не было одновременно. И нет ничего, что нельзя было бы изменить.
- Погоди, - я встряхнул головой. – Но ведь я видел свое тело на дороге. Кровь. А потом этот темный коридор… Я ведь должен еще всю свою жизнь увидеть, вроде. Так говорят.
- Ох, вечно ты со своими штампами, - Артем фыркнул точно так же, как фыркал всегда, когда я пытался наставить его на путь истинный. – Я же говорю, ничего на самом деле еще не произошло, и нет ничего неизменного. Тем более ты так просил дать тебе второй шанс. Я тут поговорил кое с кем. Знаешь, тебе его дадут.
- Что?! Я смогу снова жить?
- Да ты не можешь не жить? – Артем расхохотался звонко, задорно, как смеялся тогда, на Земле. – Ты всегда живешь. И только по своей глупости и занудству не замечаешь этого. Ну и упускаешь радость, конечно. Ладно, у нас очень мало времени, а сказать я тебе должен многое, - Артем запрыгнул на какой-то парапет и уселся на нем совершенно по-мальчишески, болтая ногами. Теперь его глаза оказались вровень с моими. – Вообще-то это против правил, цикл закончен, счет закрыт. Но, если ты заметил, ты был последний в роду. И наследников ты не оставил. Род пресекся. И нашим предкам это очень не нравится. Они и упросили дать тебе второй шанс, с тем, чтобы ты дал роду новую жизнь. Ты вернешься и исправишь ошибки, которые мы с тобой допустили. Ты и я. Да, придется ответить и за твои и за мои грешки. Но ты ведь хочешь снова жить. Это плата за второй шанс.
- Но как?! – выдавил я.
- Тебе может еще разжевать и в рот положить? – съехидничал Артем, применив точно ту же фразу, которую я всегда говорил, когда он просил меня помочь ему с математикой. – Пока, братишка. До скорой встречи. До очень скорой встречи.
Артем лукаво прищурился, как щурился всегда, когда придумывал очередную шкоду, и махнул рукой. А меня уже затягивало назад в коридор. Через мгновение я потерял сознание.

- Живой! Живой! – послышались надо мной голоса.
Я почувствовал головную боль и зашевелился. Тут же саднящая боль отдалась в правом колене и локте. В ноздри ударил запах разогретого асфальта и выхлопных газов, рука нащупала шершавую поверхность дорожного полотна. Я лежал на дороге, я чувствовал боль, я ощущал запахи. Я был жив. Жив! Жив!!!
- Шевелится! – пророкотал надо мной мужской голос. – Под голову ему что-нибудь подложите.
Заботливые руки подняли мою голову и подсунули под нее что-то мягкое. Я открыл глаза и увидел столпившихся вокруг меня людей. Они смотрели на меня с испугом и жалостью. Как-то сразу бросились в глаза старомодная поношенная одежда собравшихся, и какие-то очень простые, можно сказать «совковые» лица. Похоже, сбежалось все соседнее садоводство. Странно, вроде возле трассы «Скандинавия» такой натуры давно уже нет. Рядом фырчала мотором капотная «Татра». И где отыскали такой раритет? Лет двадцать уже на дорогах таких «динозавров» не видел.
И все же я улыбнулся и этим хмурым лицам, яркому солнцу, щедро посылающему и мне свои теплые лучи и даже этой урчащей мотором вонючей древней «Татре». Я был живой, и только поэтому был готов обнять весь мир.
- Он еще и лыбится! – сквозь толпу ко мне пробился здоровенный небритый мужик в клетчатой рубашке, потертых, паромасляных штанах и сандалиях на босу ногу. Он был явно чем-то взбешен. – Голову отрывать за такое надо! Прямо под колеса вылетел! Чуть насмерть не убился!
- Ну, зачем вы так? – слабо пошевелил я губами. – Ведь все же обошлось. – Я вдруг вспомнил, что когда смотрел на место аварии сверху, заметил языки пламени в двигателе. Ее потушили? Ведь если рванет бензобак… - А где моя машина?
- Машина?! – кто-то в толпе издевательски хмыкнул.
Разгневанного водителя оттерли и передо мной вытащили… искореженный велосипед.
- Каюк твоему велику, пацан, - проворчал вынесший его мужчина. – Скажи еще спасибо, что сам живой.
Велик?! Пацан?! Что все это значит?!
Я сел… и с изумлением уставился на свои голые ноги с непривычно гладкой кожей и ссадиной на правом колене. На мне были кеды, короткие серые шорты, голубая футболка. На руке, вместо «Тиссо» на золотом браслете, были часы «Ракета» на простеньком кожаном ремешке. От изумления я потерял дар речи. Страшная догадка промелькнула в мозгу. Это было невозможно! Но то что я видел перед собой, не оставляло сомнений, что нахожусь не в своем теле и не на том месте где попал в аварию. Неужели я… Догадка была настолько ошеломляющей, что даже в мыслях я был не в состоянии принять и даже повторить ее.
Вой сирен заставил толпу расступиться. На большой скорости к нам подъехали и затормозили милицейский «Жигуленок» и «РАФик» скорой помощи. Выскочивший из медицинского автомобиля врач в сопровождении медсестры тут же бегом направился ко мне. Он легким усилием снова заставил меня улечься и принялся аккуратно ощупывать мои конечности, тело и голову.
- Здесь не болит? – спрашивал он, заглядывая мне в глаза. – А здесь? Здесь? Подташнивает? Головокружение есть? Дыхание свободное?
Я судорожно глотал ртом воздух не в силах выдавить ни звука. Врач задрал футболку на моей груди и приложил стетоскоп, после чего снова заглянул мне в глаза и щелкнул пальцами справа и слева от моего лица, потом с заметным облегчением выдохнул.
Рядом бушевал гаишник:
- Кто водитель транспортного средства? Документы.
- Да он прямо с боковой дорожки вылетел, - вскричал ругавшийся на меня недавно мужик, передавая милиционеру небольшую книжечку. – Я еле по тормозам успел дать. А у меня тормозной путь какой! А он с дорожки. Это ж второстепенная. Да даже прилегающая территория. Здесь, посмотрите, из-за кустов ничего не видно. Я по главной. Здесь и сделать ничего нельзя было. Товарищ инспектор, вы сами посмотрите.
- Разберемся, - сухо ответил милиционер, явно принюхиваясь к водителю, после чего повернулся к собравшимся. – Есть свидетели происшествия?
- Я, я, - раздалось сразу несколько голосов. – Так и было. Прямо с дорожки, из-за кустов. Водитель ничего сделать не мог.
- Ясно, - инспектор повернулся к склонившемуся надо мной врачу. – Что у вас?
- Мальчик в шоке, - ответил тот. – Явных переломов нет. Сотрясения головного мозга, скорее всего, тоже нет. Только ушибы. Надо проверить. Если так, то и госпитализация не потребуется.
- Проверяйте, - согласился гаишник и строго посмотрел на меня. – Имя? Фамилия? Где родители?
Я был еще не в силах что-либо произнести, и ответил ему ошалелым взглядом
- Кто знает этого мальчика? – милиционер снова повернулся к собравшимся. – Кто-нибудь знает его родителей?
- Я знаю, - сквозь собравшихся мальчишка лет четырнадцати. – Это Артем Никольский. Он здесь, в садоводстве «Невского завода» живет. Я и родителей его знаю. Я могу за ними сгонять.
Я узнал паренька. Это был Пашка, приятель Артема. Это он примчался к нам на своем велике в тот ужасный день со страшным известием. И сейчас он выглядел именно так как в тот день. Я похолодел. Значит все-таки…
- Стоять, - окликнул явно намерившегося смыться подростка милиционер. – Имя, фамилия? Ты присутствовал при происшествии?
- Павел Загорский, - мальчишка заметно сник и явно уже сожалел, что вылез, но дать стрекоча не посмел. – Да, он впереди меня ехал метрах в десяти. Мы на перегонки катались. Выскочил на шоссе на полной скорости, а тут этот самосвал. Я ему еще кричал, чтобы он притормозил. Он кричал, что мне просто слабо его догнать. Вот так… - парень окончательно скис и опустил голову.
- Ясно, - инспектор аж крякнул от услышанного. – Ты останься. И остальные свидетели. И водитель. – он повернулся к врачам. - Пострадавшего можете забрать… Пока. – Он бросил на меня такой злобный взгляд, что у меня мурашки побежали коже и снова повернулся к толпе. – Остальных попрошу разойтись. Разойдитесь, граждане, не создавайте помех проезду транспортных средств…
- Встать можешь? – врач заботливо приобнял меня, помогая подняться.
От шока, я был все еще не в силах говорить, но начал вставать, опираясь на плечо доктора. Люди стали потихоньку расходиться и справа от себя я увидел деревянное здание магазина «Продтовары», точно такого, как был у нас на даче. Того, около которого сбили Артема. Да что я все вокруг да около? Тот этот магазин, тот. Слепой не увидит. И вернулся я с Того Света не в свое тело, а в тело Артема. Не в две тысячи двенадцатый, а в тысяча девятьсот восемьдесят третий. Как раз в тот момент, когда Артем погиб… Но теперь он не погиб, а выжил. И в его теле теперь живу теперь я. Господи, делать то, что теперь со всем этим? Как же я, взрослый человек, высокооплачиваемый менеджер из постсоветской России смогу жить в теле советского подростка времен развитого социализма? Как ужиться то с этим… А какая разница? Ведь я живой, и это главное. А живому все хорошо. Если с фондом справился, с мальчишескими проблемами уж совладаю как-нибудь. И, еще. Ведь Артем теперь не погиб. Не будет этих страшных похорон, маминых слез, ранней седины в папиных волосах. Ведь теперь все будет хорошо, очень хорошо. Просто не может быть плохо. Спасибо!!! Я закинул голову и с благодарной улыбкой посмотрел на яркое солнце.
Ведший меня врач отреагировал на это по-своему.
- Спокойно, спокойно, - проворчал он. – Не надо делать резких движений. Возможно у тебя все же есть сотрясение. Голова не кружится? Не тошнит?
Он довел меня, слегка прихрамывающего на правую ногу, до «РАФика», помог усесться на носилки и снова принялся ощупывать и заглядывать в глаза.
- Не тошнит? Голова не кружится? А вот так не больно? Сюда посмотри. А теперь сюда. Ты меня хорошо видишь? В глазах не двоиться? Слышишь нормально? Вдохни глубоко. Выдохни.
Дар речи ко мне все еще не вернулся, но я старательно выполнял все указания доктора и, когда надо, отрицательно и утвердительно качал головой. И вдруг…
- А-а-а-у-у-у! – взвыл я, ухватившись за неожиданно взорвавшуюся болью коленку. Это, оказывается, медсестра помазала мне ссадину йодом.
Доктор, неожиданно, расцвел в такой улыбке, словно услышал самые желанные в жизни слова.
- Ну, все, ожила каменная статуя, - объявил он. – Терпи, нарушитель. Скажи еще спасибо, что ссадинами отделался. Здесь и гипс бы за удачу сошел. Не жалей его, Анечка. Мажь йодом погуще. И для дезинфекции полезно, и у юноши в голове может прояснится, в части уважения к правилам дорожного движения.
Поборов мое слабое сопротивление, медсестра отстранила мои руки от ранки снова принялась обрабатывать ее йодом.
- М-м-м-м, - промычал я. Глаза заволокло слезами. – Больно же!
- А родителям твоим не больно было бы, если бы тебя здесь задавили? – наставительно спросил доктор. – Продолжай, Анечка.
Кажется, испытывая какие-то садистские чувства и наслаждаясь своей властью, медсестра заставила меня повернуться и принялась смазывать ссадину на локте. Из глаз брызнула новая порция слез. Я снова застонал, но взывать к милосердию медиков больше не решился.
Еще несколько минут и на мои раны нежно легли стерильные повязки.
- Все? – нетерпеливо спросил я.
- Какое все? – медсестра явно наслаждалась, командуя мной. – Штаны снимай.
- Что?!
- Штаны, я говорю, снимай, - медсестра извлекла из чемоданчика с красным крестом шприц и ампулу и принялась готовить укол. – А то вдруг у тебя столбняк? Без укола никак. Ну, давай, разоблачайся.
Отошедший на несколько шагов доктор, покуривал в сторонке и насмешливо поглядывал на нас.
- Как, прямо здесь? – я вдруг почувствовал, что совершенно не в силах спустить штаны здесь, на улице… да просто боюсь укола. Откуда же это?
- На носилки ложись, - плотоядно усмехнулась медсестра, выпуская несколько капель из шприца. – Я дверь прикрою. Никто тебя не увидит.
- Давай, давай, - поддержал коллегу доктор. – А то мы тебя сейчас в больницу заберем. Там тебе и от столбняка, и от воспаления, уколы сделают. И витаминчики вколят. И все отдельными уколами. Когда через сутки выпустят, ты только на животе лежать сможешь. Эх, жаль уколов от ветра в голове еще не изобрели. Я бы их тебе на месяц, по пять в день прописал. А ну марш в машину, и чтобы я больше твоего голоса не слышал.
Скользнув растерянным взглядом по медсестре и так и не найдя сочувствия, я полез в автомобиль, улегся животом на носилки, расстегнул шорты и слегка приспустил их, обнажая верхние части ягодиц. За моей спиной хлопнула дверь. Неожиданно грубые руки сдернули шорты с трусами еще ниже. Верх правой ягодицы смочил тампон со спиртом. Легкий шлепок и…
- Ой! – прогнулся я от укола.
- Терпи, - злорадно усмехнулась за моей спиной медсестра, выпуская в меня содержимое шприца.
Еще секунда и я почувствовал, как игла выходит из моего тела. Почти сразу после этого, за моей спиной распахнулась дверь.
- Свободен, страдалец, - услышал я ехидный голос медсестры.
Во всю костеря про себя медсестру, которая даже не подождала пока я штаны натяну, я выпрыгнул из «РАФика» на ходу застегивая шорты и почти сразу попал в руки врача.
- Теперь, юноша, когда мы спокойны за ваше здоровье, пройдемте к товарищу старшему лейтенанту, - с насмешкой, хоть и не без сочувствия, сказал доктор. – Он, кажется, вас уже заждался.
Мне не оставалось ничего, кроме как подчиниться. Когда мы подошли к гаишнику, тот как раз отдавал документы водителю и объяснял когда и куда тот должен явиться для дачи показаний относительно ДТП. Чуть поодаль, держа свой велосипед, мялся Паша. Он явно опасался подойти поближе, но и уезжать, не выяснив, что со мной будет, не хотел.
Дождавшись, пока недовольный, и явно матерящийся про себя водила направится к своей «Татре», доктор подтолкнул меня к гаишнику.
- Вот, товарищ старший лейтенант, наш нарушитель. Сотрясения головного мозга нет. Переломов нет. Имеются небольшие ушибы. Но это, как говорится, до свадьбы заживет. Мальчик, можно сказать, в рубашке родился.
- Можно сказать, что сегодня он второй раз родился, - недовольно проворчал милиционер, выразительно посмотрев на «Татру», а потом на остатки искореженного велосипеда. – Впервые вижу, чтобы от удара велосипедиста выбрасывало точно из под колеса грузового автомобиля, да еще чтобы от удара об асфальт ни одного перелома. – Девять из десяти, шкет должен был под колеса попасть, - он посмотрел на меня, как удав на кролика. – Отец выпорет, поди?
Меня в детстве никогда не пороли, слишком уж положительным мальчиком я был, Артема папа действительно, на моей памяти, раза три порол, за особо серьезные провинности. Пожалуй, это был именно тот случай.
- Угу, - выдавил я и совершенно по-детски потупился.
- Это хорошо, - удовлетворенно кивнул милиционер и перевел взгляд на врача. – Ну что, медицина свое дело сделала?
- В принципе да, - до этого момента вполне самоуверенный врач почему-то замялся. – Только сейчас мальчика хорошо бы домой отвести, и не волновать особо. Сами понимаете, такой стресс.
- Стресс! – гаишник зло сплюнул на дорогу. – Уж я постараюсь, чтобы ему папаша стресс по заднице устроил. Вздумал мне тут гонки устраивать. Сам его отвезу, не переживайте. Вечером к вам на станцию заеду, за заключением. Всего доброго, - он козырнул врачу и грубо подтолкнул меня к машине. – Шагай, Стресс.
Я понуро поплелся к «Жигуленку» и уселся на переднее сиденье. Что-то тихо бормоча себе под нос, гаишник подобрал останки велосипеда и закинул их на заднее сиденье. Паша попытался приблизиться к нам, но милиционер зло прикрикнул на него:
- Марш домой. И если еще раз узнаю, что вы на шоссе гонки устраиваете, сам тебе уши надеру.
Гаишник плюхнулся на водительское сиденье и запустил двигатель.
- Показывай дорогу, - буркнул он.
- Туда, - ткнул я пальцем в сторону моста. – А может, я сам дойду?
- И не думай, - рыкнул старлей. Машина развернулась через двойную сплошную и покатилась к повороту на мост. – Я тебя прямо в руки родителям передам, и комментарий нужный сделаю. Такой комментарий, чтобы тебе по первое число всыпали, и по десятое, и по двадцатое. Вздумали тут у меня гонки устраивать! А мне ваши трупы по дороге собирай?! Нет, голубь мой, не выйдет. Тебе эта авария еще долго икаться будет. Уж я постараюсь…
Гаишник говорил и говорил, явно смакуя угрозы и обвинения, которые сыпал на мою голову. Впрочем, было заметно, что он и сбрасывает при этом напряжение. Мысль о том, что сложись обстоятельства чуть по другому, он бы оформлял сейчас ДТП со смертельным исходом для несовершеннолетнего, явно не давала ему покоя.
«А ведь он вправду оформлял смерть Артема, только в той, моей реальности», - вдруг подумал я и ужаснулся страшным воспоминаниям. И вдруг я понял: теперь-то все на самом деле прекрасно. Артем жив! Я жив! Теперь все будет прекрасно! От этих мыслей мое лицо расплылось в блаженной улыбке.
- Чего лыбишься, башибузук? – рявкнул на меня гаишник. – Совсем мозги потерял? Не понял, что только что в миллиметре от смерти был? Как дал бы тебе, дурья голова!
Он замахнулся, словно для того чтобы дать мне подзатыльник, но в последний момент опустил руку. Я машинально наклонил голову вперед и вжал ее в плечи, но потом снова выпрямился.
- Потому и улыбаюсь, что живой.
- Слав тебе, Господи, доперло до придурка, - выдохнул гаишник, впрочем, кажется, слегка смягчившись. – Куда за мостом то, прямо или направо?
- Прямо, до главной дорожки, где поворот на станцию, - машинально ответил я. – Там направо.
В окне мелькнула речка Мга. Я вздрогнул, внезапно осознав, что действительно возвращаюсь в мир своего детства. На глаза навернулись слезы. В мою память навсегда врезались и этот мост, и река, и эта высоковольтка по левую руку, дачные домики, утопающие в зелени, и эта грунтовая дорога посыпанная гравием. Врезались и остались как воспоминания о чем-то светлом, радостном, и совершенно невозвратном. И вот я снова получаю возможность окунуться в этот мир. Пусть не вернувшись в свое детство, но оказавшись в теле собственного младшего брата, да еще спасенного от смерти, смерти, которую вся наша семья так тяжело переживала. Наверное, от такой возможности мало кто отказался бы.
- Какая дорожка то? – гаишник вывел машину на центральную улицу садоводства.
- Шестая, слева, - тут же ответил я. – Но по ней на машине не проехать. Мостик хлипкий. Надо через седьмую. На третьем повороте налево. Участок тридцать шесть.
Откуда же моя память через столько лет сохранила все эти незначительные подробности? Ведь с этого участка мы съехали уже в конце восьмидесятых! Может потому, что в детстве таится нечто важное, основное для человека. Что-то что задает главное направление в жизни. Я вытянулся на сидении и тяжело вздохнул. Гаишник воспринял это по-своему и злорадно оскалился.
- Чего вздыхаешь? Батьки боишься? Правильно боишься. Был бы ты моим сынком, я бы тебя так ремнем отходил, ты бы у меня до самой школы на задницу сесть не мог. Гонщик хренов!
Автомобиль медленно проехал до седьмой дорожки и свернул на нее. Здесь, из-за неровной и узкой дороги скорость упала вообще до пешеходной. По мере того как приближался наш дом, сердце мое билось все чаще. Неужели сейчас я увижу это! Встречу живую маму, не старого еще отца… себя самого шестнадцатилетнего?! Невероятно но… Стоп! А как сам я себя поведу?
Мой взгляд снова упал на мои гладкие голые ноги, мальчишечьи кеды, короткие шортики. Ведь для всех вокруг я четырнадцатилетний подросток, а сам я этого еще не осознал в полной мере. Что мне сказать? О том, что со мной произошло на самом деле? О том, что случилось с Артемом в моей реальности? Не поверят. Не то чтобы мои родители были воинствующими атеистами, но моя история, да еще в начале восьмидесятых однозначно приведет меня в психиатрическую лечебницу. У мальчика нервное расстройство из-за стресса после аварии, вот и весь сказ. При том в это одинаково поверят и врачи, к которым меня доставят, и родители, и даже «брат Ваня». Уж за последнее я ручаюсь. Хорошо помню себя в шестнадцать. Остается только играть собственного младшего брата. Интересно, как у меня это получится? Мало того что мне, человеку с сознанием сорокапятилетнего мужчины, да еще и топ-менеджера, придется вживаться в образ четырнадцатилетнего пацана, так ведь мы же с Артемом всегда были не то что разными людьми, а просто антиподами. Я - сугубо положительный мальчик, любитель научной фантастики, отличник, зубрила и тихоня. Артем – забияка и драчун, вечно влипающий в разные истории, закоренелый троечник, упорно не желающий учить уроки, постоянно дерзящий взрослым мальчишка, ребенок, заставить которого взять в руки книжку, было равносильно одному из подвигов Геракла. Ну ладно, смену поведения мы шоком от аварии обоснуем. Потом еще Артема в отличники выведем. Но сейчас-то мне как играть? Смогу ли? А разве у меня есть выбор? Машина уже поворачивала на дорожку, на которой находился наш участок.
«В любом случае, неплохо бы порепетировать»,- мелькнула мысль.
- Дяденька, отпустите, - заныл я, подтянув к себе коленки. – Я больше не буду.
- Не будешь?! – взорвался гаишник. – Знаю я, как вы не будете! Вот ремня получите, тогда не будете. Уж я постараюсь, чтобы твои художества тебе даром не прошли! Этот что ли тридцать шестой? – он бросил взгляд на табличку, прикрепленную к стене нашего дома и нажал на тормоза. – А ну, вылазь. Сейчас с твоими родителями говорить будем.
Сквозь забор и заросли кустов, я видел маму, сидящую в шезлонге, отца, что-то мастерящего у верстака и себя… вернее брата Ваню, читающего книгу в гамаке. Да, да. Все так и было. Я читал в гамаке, мама в шезлонге, папа что-то мастерил, когда на участок ворвался Паша со страшной вестью. И в этот миг мир перевернулся. Я это помнил. Но сейчас, когда я снова увидел эту картину... Я потерял самоконтроль. Рыдания подступили к горлу, перекрыли дыхание и прорвались наружу потоком слез.
- Ага, ревешь! – победно вскричал гаишник. – Так тебе и надо, оболтус! Этот день ты у меня на всю жизнь запомнишь! – Он выскочил из машины, оббежал ее, распахнул дверцу, ухватив меня за руку, вытащил наружу и подтолкнул к калитке. – Шага, шагай, паразит! Хотя нет, стой. – Он распахнул заднюю дверцу, вытащил останки велосипеда, перехватил его левой рукой, схватил меня за плечо правой и потащил к участку. Вот теперь пошли. Открывай калитку.
Нас заметили. Каким бы ни был шалопаем мой брат, возвращение домой в сопровождении милиционера было не столь уж частым событием. А уж довести вечно неунывающего Артема до слез, это надо было очень постараться. Мама привстала в шезлонге, папа шагнул нам навстречу от верстака. Ваня… то есть я… то есть Ваня, сел гамаке.
Ведя меня за руку, гаишник вышел в центр участка, бросил на землю то, что осталось от велосипеда, и громко произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Что же вы, товарищи, за ребенком не следите?!
Родители подошли к нам почти вплотную. Ваня остановился шагах в трех.
- Что случилось? – всплеснула руками мама.
- Старший лейтенант госавтоинспекции Алексей Малинин, - отдал честь милиционер. – А случилось то, что гражданин Артем Никольский, - гаишник строго посмотрел на меня, - совместно с гражданином Павлом Ковалевым, оба четырнадцати лет, грубо нарушили правила дорожного движения, устроив гонки на велосипедах на проезжей части. Вследствие чего произошло дорожно-транспортное происшествие, в ходе которого, гражданин Артем Никольский совершил столкновение с самосвалом. И это просто чудо, товарищи, что ваш сын сейчас стоит перед вами живой, целый и здоровый. А вот велосипедом, посмотрите что произошло. Транспортное средство, что называется, восстановлению не подлежит.
Мама тихо вскрикнула.
- Та-а-ак! – протянул отец.
Ваня осуждающе покачал головой.
Я ревел не переставая, шмыгал носом и был не в силах произнести ни слова. В голове непрерывно прокручивались страшные минуты этого самого дня, когда мы выслушивали рыдающего Пашку. Я видел живую маму! Я видел молодого отца! Я видел себя самого шестнадцатилетнего! Я был во временах своей юности! Все связанные с этим чувства сплелись в один клубок и рождали во мне новые и новые и волны рыданий. Но окружающие-то видели перепуганного и плачущего от страха, стыда и горечи за сломанный велосипед мальчишку. Мне хотелось крикнуть, что все это не так. Что все неправда. Что родители и брат должны радоваться тому, что Артем живой. Что я люблю их и давно не видел… таких, и именно поэтому плачу. Но я был не в силах ничего произнести и лишь ревел и совершенно по-детски шмыгал носом. А выражение лица папы становилось все более мрачным. Соседи подошли к разделяющему участки заборчику и с интересом уставились на разворачивающуюся перед ними сцену. Какие-то мальчишки остановились на улице и тоже уставились на нас.
- Я интересуюсь, товарищи, - Малинин явно работал на публику, - вы своего сынва о необходимости строго соблюдать правила дорожного движения предупреждали? О недопустимости шалости на проезжей части рассказывали?
- Я ему расскажу, - с угрозой в голосе, глядя на меня прожигающим взглядом, пообещал отец. – Я ему так расскажу, что он у меня век помнить будет.
- Раньше надо было рассказывать, товарищ, - наставительно сообщил гаишник. – Скажите спасибо, что сегодня ваш сын мелкими царапинами отделался. Однако и сейчас напомнить будет не вредно. Значит так. Ваш сын, как несовершеннолетний, пока может быть свободен. А вас попрошу, как родителей, ознакомиться с протоколом об административном правонарушении и уплатить штраф.
Мощный подзатыльник обрушился на мою голову. Удар был настолько сильный, что я непроизвольно сделал пару шагов. Гм, никогда не догадывался, что у папы такая крепкая рука.
- Марш в комнату, бездельник! – рявкнул отец.
Я обернулся, растирая затылок. Отец смотрел на меня с гневом. Брат с осуждением и насмешкой. Мать с целой гаммой чувств, среди которых был и страх, и боль, и жалость… и желание добавить оплеуху от себя. На лице гаишника застыла издевка, и самодовольство. Поняв, что говорить сейчас что-либо бессмысленно, я поплелся к дому, растирая по лицу слезы.
Поднявшись по ступенькам крыльца, прошел в прихожую. Здесь висело небольшое зеркало овальной формы, и я просто не смог не взглянуть в него. Ну, конечно, чего же я ожидал? Из зеркала на меня смотрел Артем. Такой, каким он отправился в свою последнюю в жизни поездку. Такой, каким я видел его недавно в Том Мире. Впрочем, Артем в зеркале выглядел совсем иначе: лицо зареванное, испуганное и изумленное. Ни тени привычной задорной улыбки.
Я открыл дверь в нашу с братом комнату. Как мне все здесь было знакомо! Словно только вчера вышел отсюда. Две кровати, застеленные старыми, но еще вполне добротными покрывалами, печка в углу, шкаф для одежды, маленький столик, два стула. Все такое родное, совсем еще не забытое, навевающее теплые воспоминания. Я прикрыл за собой дверь и уселся на свою кровать… вернее на кровать Вани, и рукой погладил шершавую поверхность покрывала. Оказывается и ощущение пальцев скользящих по ткани запомнились!
Я помнил, как вошел в эту комнату в этот день вечером, после того как тело Артема увезли. Тогда я с ужасом смотрел на его пустую кровать, понимая, что он больше никогда не ляжет на нее. У меня не было сил прикоснуться ни к одной из вещей брата. Но сейчас-то Артем был здесь. И он… то есть я, просто обязан был лечь именно на эту кровать и начать пользоваться всеми этими вещами.
«Вступай во владение», - сказал я себе, встал и подошел к кровати Артема, но, прежде чем лечь на кровать, выглянул в окно. Гаишник что-то надменно говорил родителям, совал им какие-то документы. Родители послушно кивали, о чем-то спрашивали.
Я снял бинты, бросил их в угол, потом скинул кеды, плюхнулся на кровать и уставился в потолок. Дела! Всего несколько часов назад, по моему личному времени, если можно так выразиться, я был состоятельным сорокапятилетним мужчиной, главой крупной инвестиционной компании, и вот теперь, заброшен в тело четырнадцатилетнего подростка и возвращен во времена собственной юности. Как с этим теперь жить? Как играть новую роль? Первая встреча с родителями прошла нормально, только из-за случившейся со мной истерики. Но дальше что?
До меня донесся звук захлопнувшейся дверцы автомобиля и рокот мотора. Похоже, гаишник уехал. До меня донеслись приглушенные голоса родителей, среди которых изредка звучал басок Вани. Так вот, оказывается, как звучал мой голос в этом возрасте. Совещаются, похоже. Говорят по поводу меня, то есть Артема. Эх, знали бы они, что ждало их в иной реальности!
Я закрыл глаза и расслабился. «Теперь все будет хорошо, - твердил я себе. – Я жив. И они будут счастливы. Мы поймем друг друга».
Не знаю, сколько я пролежал так, когда мое внимание привлекли шаги в доме. Только теперь я заметил, что голоса на участке стихли. Дверь комнаты открылась, и на пороге появился отец. В руке он держал сложенный вдвое брючный ремень.
- Снимай штаны, - коротко приказал папа.
Я сел на кровати и удивленно уставился на него. Мой рот открылся от удивления. Я был не в силах произнести что-либо.
- Ты что оглох? – и без того рассерженный отец начал раздражаться еще больше. Он закрыл за собой дверь и подошел ко мне. – Снимай штаны и ложись на живот, бездельник.
Мне хотелось сказать ему, что ему надо не сердиться, а плакать от счастья, что сын вернулся живой. Что, если бы не воля совершенно неведомых ему высших сил, он бы рыдал сейчас над холодным трупом. Что если бы он знал то, что знаю я, он бы сейчас обнимал меня и был не в силах разомкнуть объятий. Мне хотелось сказать, что теперь все будет по-другому. Но вместо этого губы прошептали жалкое:
- Я больше не буду.
- Не буду?! – взорвался отец. – Сколько раз я слышал это «не буду»?! Мне что, ждать пока мне принесут твой труп? Что за наказание у меня в семье растет?! Посмотри на брата. С ним и десятой доли таких проблем не было, что с тобой. Говоришь тебе, говоришь, все как об стенку горох. Чуть под самосвалом сегодня не погиб! Снимай штаны, говорю. Может ремень объяснит, если слава не доходят.
Он не понимает, что я действительно мог погибнуть, понял я. Вернее понимает, но не осознает, чем это обернулось бы для него. Если бы знал, не ругался бы сейчас так.
- Но ведь я живой, - выдавил я, внутренне надеясь, что сами эти слова заставят отца позабыть о гневе. – Я все понял. Я больше не буду.
- Ничего ты не понял, тупица, - проревел отец, окончательно выходя из себя. – Ты сегодня показал, что на тебя слова вообще не действуют. Снимай штаны, говорю. Или я за себя не ручаюсь.
- Папа… - пискнул я, но было уже поздно.
Необоримая сила оторвала меня от кровати, подняла вверх, и тут же снова бросила меня на покрывало, но уже животом вниз. Я и ахнуть не успел, как мои шорты были расстегнуты и вместе с трусами сдернуты до колен. Стоило мне только осознать, в каком позорном положении я оказался, как мои ягодицы обжог болезненный удар ремне.
- А-у-у-у! Больно! – взвыл я.
- Больно?1 А мне не больно, что у меня сын такая бестолочь?! Ты у меня попляшешь! – пыхтел отец, после каждой фразы награждая меня очередным ударом ремня.
Я непроизвольно попытался прикрыть попу, но отец заломил мне правую руку за спину и так прижал к кровати, что второй я был вынужден упереться в нее, чтобы хоть как-то сопротивляться этому давлению.
- Ты мне еще покрутишься! – пыхтел отец, работая ремнем. – Ты мне еще посопротивляешься! Я тебе покажу, как гонки устраивать!
Мне оставалось только вскрикивать и извиваться на кровати под обжигающими ударами ремня, а те все сыпались и сыпались на мой многострадальный зад. Комизм положения медленно доходил до моего сознания. Еще недавно важная персона, взрослый мужчина, ответственный менеджер, в дорогом итальянском костюме и галстуке самодовольно входящий в свой офис, а теперь четырнадцатилетний мальчишка, с голым задом, воющий под ремнем отца. Ничего себе повороты! Но если Иван Сергеевич Никольский хохотал над происходящим, то Артему Никольскому было совсем не до смеха. Тем более что ремень проходился по некоторым участкам попы уже по третьему или четвертому разу, что «добавляло ощущений».
- Ай, папа, не надо! - услышал я словно со стороны свой вопль. – Папа, я больше не буду! Папа отпусти! У-у-у-у! Больно же!!!
Отец уже ничего не приговаривал, а просто ожесточенно хлестал ремнем, каждый раз попадая не мимо цели. Сколько это длилось, сказать не берусь. Мне показалось, что целую вечность. Но наконец удары прекратились, отец отпустил меня и выпрямился. Я тут же принялся растирать ладонями пылающие ягодицы, обливаясь при этом слезами, шмыгая носом и тихо подвывая от боли и обиды.
- Сегодня до конца дня оставаться в комнате, - услышал я над собой голос отца. – На ужин мы тебя позовем. И если еще раз что-то подобное повторится, сегодняшняя порка тебе цветочками покажется.
Я уткнул зареванное лицо в подушку и ничего не ответил. Руки судорожно продолжали тереть поротую попу. Тело сотрясали рыдания. Отец вышел, хлопнув дверью.
Прошло время, прежде чем боль хоть немного улеглась, и я немного пришел в себя. Собравшись, я постарался снова натянуть шорты, но ткань так плотно облегала тело, что это доставило новые болевые ощущения. Я так и остался лежать на животе, со слегка приспущенными штанами. Любое, сколько-нибудь интенсивное движение отдавало болью в пятой точке. Неожиданно меня начал разбирать истерический смех. Это же я за Артема порку получил, за его художества.
- Ну, братишка, удружил, - шепнул я в подушку.
Мне почудилось, что откуда-то издали до меня донесся мальчишеский смешок.

Я лежал так очень долго. Мыслей больше не было. Боль медленно проходила. После всего, что случилось со мной в последнее время, я впал в ступор. Я не мог понять кто я, где и зачем нахожусь. Мозг работал как у взрослого человека, но он был не в состоянии вместить и обработать все происшедшее. Тело постоянно напоминало мне, что я не более чем только что выпоротый мальчишка, а в груди сталкивались эмоции обиженного подростка и человека, который был счастлив, что жив и вернулся во времена своей юности. Наверное, подсознательно поняв, что попытка справиться со всем этим приведет меня только к срыву, я остановил все мысли, заставил улечься эмоции, и тихо лежал, уткнувшись в подушку.
Когда солнечные лучи проникавшие, в комнату, окрасились в закатные цвета, мой нос ощутил вкусные запахи, и я понял, что голоден. Вскоре дверь открылась, и в комнату вошел я… в смысле брат Ваня. Он с насмешкой посмотрел на меня и его взгляд остановился на моих ягодицах, которые, как я уже знал, обрели сине-красный оттенок. Морщась от боли, я поспешил натянуть шорты. Ваня снова усмехнулся.
- Пошли ужинать, - сказал он.
- Угу, - я начал подниматься, одновременно застегивая шорты.
К моему удивлению, я ощущал странное чувство благоговения перед этим юнцом. Чьи это чувства, мои или Артема? Неужели Артема? Никогда не думал, что мой младший брат, никогда не упускавший возможности вставить шпильку, так трепещет передо мной.
- Сильно досталось? – с некоторым сочувствием спросил брат.
- Тебе бы так, - огрызнулся я и тут же узнал «голос младшего брата». Одевать кеды, сидя на кровати, оказалось весьма болезненным занятием, поэтому я натянул их стоя, прыгая то на одной, то на другой ноге, а потом нагнулся, чтобы зашнуровать их.
- Мне то за что? – самодовольно усмехнулся Ваня. – Я то на велике, как сумасшедший, не гоняю.
- Ну и дурак, - буркнул я, завязывая второй кед, и отметив при этом про себя, что это уже я взрослый Иван Сергеевич себя юного «поздравил».
- Ах так…
Неожиданно я взвыл, резко выпрямился и подпрыгнул, схватившись руками за внезапно взорвавшиеся болью ягодицы. Это мой братец исхитрился шлепнуть меня по заду, когда пока я стоял внаклонку.
- Ну, ты вообще придурок! - вскричал я со слезами на глазах и замахнулся на него.
- Придурок?! – он навалился на меня и прижал к печке.
Силы были неравны. Ваня был выше меня и сильнее. Я попытался вырваться из его захвата, но сумел только развернуться к нему спиной. И тут этот садист накрыл мои уши своими ладонями и стал сильно и быстро тереть их. Помню, когда-то я любил так тиранить младшего братишку. Но теперь-то младшим был я.
- Ай! Ой! Уй! Пусти! – жалобно вскричал я, безуспешно пытаясь спасти свои уши от рук жестокого брата.
- Сдаешься?! – победоносно вопрошал он. – Кто у нас Тёма?
- Пусти, пусти, сдаюсь, - жалобно пищал я и с трудом переборов себя, выдал ту фразу, которая, как я знал, единственная могла меня сейчас спасти: - Тёма - мелкий–сопливый. Ну, пусти же!
- Кто у нас главный?
- Ва-а-а-ня!
- То-то, - удовлетворенно сказал брат, отпуская меня. – Ну, пошли ужинать. А то родители на тебя все еще сердятся.
Я потрогал свои пылающие уши.
- Садист, блин!
- Поговори у меня, - пригрозил брат, впрочем, уже добродушно. Легкая победа его явно воодушевила.
Мы двинулись на кухню. Шел я медленно, все еще испытывая неприятные ощущения в пятой точке. В прихожей я снова взглянул на себя в зеркало: глаза красные, уши пунцовые. Ну и видок! Добро пожаловать в новую жизнь. И снова мне почудилось, что я слышу издалека мальчишеский смешок. Для меня начиналась новая жизнь, и я уже понял, как она будет протекать, по крайней мере, в ближайшие годы.

[rosa_dossen]

Спасибо ещё раз Сандзюро! Второй раз читаю, и снова с таким же интересом!!! Жалко, что в реале нельзя повернуть время назад и встретить своих молодых и живых родителей!..